Путешествия, открытия и викторианская эротика. 200 лет великому английскому авантюристу XIX века
Ричарда Бёртона называют одной из самых ярких фигур викторианского времени. Он становился причиной множества скандалов, был одним из первых европейцев, побывавших в Мекке и Медине, открыл озеро Танганьика в Африке и перевел на английский язык «Кама-сутру» и «Сказки 1001 ночи». 19 марта исполнилось 200 лет со дня его рождения.
«Как по мне, так один из наиболее радостных моментов жизни — это начало путешествия в неизведанные земли. Стряхивая одним могучим усилием оковы Привычки, свинцовую тяжесть Рутины, плащ, сшитый из многочисленных Забот и рабство Цивилизации, человек вновь познает счастье». Ричард Бёртон. Запись в дневнике от 2 декабря 1856 года (заглавные буквы оставлены, как у автора).
Если следовать этому определению счастья, данному им самим, то сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, британский путешественник, лингвист, писатель, картограф, этнограф, солдат, поэт, иногда — дипломат, и почти всегда — безрассудный авантюрист, был человеком, безусловно, счастливым.
Он родился 200 лет назад, 19 марта 1821 года, в семье армейского офицера. По совершенно непонятной причине (родители часто имеют странные представления о том, какое будущее должны выбрать их дети) отец Бёртона решил, что мальчик должен стать священником для чего юный Ричард был отправлен в Оксфорд.
Университетская жизнь, однако, не задалась. Вернее, очень даже задалась, но не совсем в том ключе, как планировал папа. Бёртон получил широкую, хотя и не слишком респектабельную известность, устраивая буйные пирушки, влезая в долги, и даже тем, что однажды вызвал на дуэль другого студента за то, что тот посмел сказать что-то насмешливое по поводу его усов. Пожалеем оксфордскую профессуру: деваться ей, в общем, было некуда, и Бёртона исключили.
Нежданная свобода, и что с нею делать
После того, как за спиной бывшего студента захлопнулись ворота оксфордского Тринити-колледжа, ему пришлось решать главный вопрос человеческой жизни: что с нею делать?
Карьера военного представлялась наиболее доступной. Бёртон решил записаться в одну из армий Ост-Индской компании (их было три), которая в то время фактически правила Индией. Компания предпочитала вербовать офицеров из рядов регулярной британской армии, желательно знакомых с местной обстановкой, но вот их-то как раз и не хватало.
В 1842 году Британия потерпела сокрушительное поражение в Афганистане. В первой англо-афганской войне погибли почти семь тысяч британских солдат и офицеров, а экспедиционный корпус Эльфинстона был вырезан почти поголовно. Афганцы оставили в живых только одного солдата, разрешив ему вернуться домой и рассказать, что же произошло. Для всей страны эта проигранная война стала огромной трагедией, но Бёртон получил шанс начать новую жизнь, за который ухватился обеими руками.
Помогло еще и то, что у него был редкий талант к языкам.
40 или 30
Решайте сами, верить ли Бёртону в том, что он, якобы, говорил на латыни в три года, а древнегреческий осилил в четырехлетнем возрасте. Французский, правда, он точно знал с детства, поскольку рос во Франции.
Как бы то ни было, но всего через полгода после начала службы в Индии, Бёртон освоил хиндустани в достаточной степени, чтобы стать официальным переводчиком, а всего через четыре месяца сдал экзамен, чтобы переводить и с гуджарати.
Дальше с языками пошло еще быстрее, и под конец жизни он мог свободно изъясняться то ли на 40, то ли на 30 языках и диалектах.
Этот редкий талант был замечен его начальником, генерал-майором так называемой Бомбейской армии, сэром Чарльзом Напье, покорившим для Британской империи провинцию Синд (теперь — это часть Пакистана). Он был человеком решительным и в средствах особенно не стеснялся. Ему, например, действительно удалось существенно ограничить погребальный ритуал сати, в ходе которого вдову полагалось сжигать живьем на погребальном костре ее мужа, причем далеко не все они шли на костер добровольно.
Говорят, что когда индуистские священники стали протестовать против запрета, настаивая, что это — священный обычай, на который захватчики не имеют права посягать, Напье ответил, что, мол, хорошо, если таков ваш обычай, то готовьте погребальный костер. Но у нас тоже есть свой обычай — вешать мужчин, которые живьем сжигают женщин. Так что давайте следовать нашим национальным обычаям.
По некоторым свидетельствам, Напье стал для молодого офицера чем-то вроде примера для подражания.
А еще и тайный агент
Напье при всей своей храбрости и военным талантам (не будем вдаваться в детали, для какой цели эти таланты использовались, в конце концов первую часть своей военной карьеры он провел в испанской кампании Веллингтона против Наполеона) к языкам способностей не имел никаких.
Бёртон оказался идеальной кандидатурой для того, чтобы расследовать незаконные убийства жен, детей и мужскую проституцию в Карачи. С Карачи же вышла небольшая неприятность. Начнем с того, что никто не может гарантировать, что Напье действительно отправил Бёртона в мужские бордели.
Единственное свидетельство принадлежит самому главному герою и несколько туманно: «Ему (Напье) стало известно, что в Карачи, городке где-то в две тысячи душ, и не более, чем в миле от лагеря, есть четыре лупанария, или борделя, в которых можно снять мальчиков и евнухов, причем первые требуют двойную плату. Поскольку я был единственным офицером, говорившем на диалекте Синда, то меня окольным путем попросили ненавязчиво расследовать, что там происходит и составить отчет. Я согласился взять на себя эту обязанность, но только при условии, что ответ мой не будет отправлен в Бомбей (главному начальству)».
Что именно означает «окольным путем», нам неизвестно, поскольку это можно интерпретировать и таким образом, что, Бёртон просто не понял, что от него требовалось, или выдал желаемое за действительное. В результате в составленном им отчете фигурировали такие подробности, что когда пресловутое досье все-таки попало в Бомбей, его автору с военной карьерой пришлось распроститься.
Хотя есть и другое мнение, что Бёртон просто устал от военной жизни и сам подал в отставку. Кстати, этот отчет до сих пор не найден.
Начало пути
Неизвеcтно, что было бы с молодым, теперь уже бывшим, офицером дальше, если бы он проводил все свое свободное время также, как и его сослуживцы: охотясь, танцуя на частных вечеринках, выпивая в мужских компаниях и как-то неся службу.
Но Ричарду Бёртону подобная жизнь не подходила. Он отрастил волосы до плеч, отпустил роскошные усы и шикарную бороду, подтемнил видимые части тела хной и стал изучать местные обычаи и привычки изнутри, надев личину торговца по имени Мирза Абдулла, частично арабского, а частично персидского происхождения.
Эта легенда оказалась чрезвычайно удобной, потому что объясняла ошибки в языке и странный акцент.
«Мирза Абдулла» торговал дорогими тканями, что давало ему доступ в дома богатых горожан. По слухам, временами это давало ему доступ и в их гаремы.
Иногда его можно было встретить на базаре, иногда — в мечети, а иногда и в опиумных притонах. Решив, что к этому времени он уже достаточно вжился в свой новый образ, Бёртон предложил британскому Королевскому географическому обществу совершить хадж: паломничество в самые святые для мусульман места — Мекку и Медину.
«Шейх Абдул»
Жителям нашего глобального мира чрезвычайно сложно представить, что еще сравнительно недавно, когда в Европе вовсю строились железные дороги и совершалась индустриальная революция, на карте мира оставалось немало мест, о которых западная цивилизация ничего не знала.
А если и знала, то своими глазами посмотреть не могла, потому что судьба «неверных», решившихся поглазеть на святыни ислама, была предсказуемой и ожидаемо печальной. Бёртон подготовился как следует: сбрил волосы на голове, вновь отрастил бороду и затемнил кожу — на сей раз соком грецких орехов. Судя по всему, он еще и сделал себе обрезание, что в 30 с лишним лет далеко не такая простая операция, как в 30 с лишним дней.
Путешествие это было чревато не только разоблачением, но и не слишком быстрой мучительной смертью. На караваны паломников нападали бандиты, путь через пустыню мог закончится гибелью в песчаной буре, потеря пути гарантировала смерть от жажды. Бёртон, однако, был в полном восторге. Жизнь в пустыне, по его словам, вливала в тело новую жизнь: «Мораль улучшается, после того, как ханжеская вежливость и рабство цивилизации оставлены в городах».
При этом не надо думать, что Бертон был начисто лишен страха: он прекрасно понимал, чем это может закончиться, отметив в своей книге, что внутри Каабы он чувствовал себя, как «крыса, попавшая в ловушку».
Первый успех
Ричард Бёртон не был первым европейцем, сумевшим пробраться в Мекку и Медину и вернуться оттуда живым, но ни один из его немногочисленных предшественников не сумел написать такой увлекательной истории о своих приключениях.
«Паломничество в Эль-Медину и Мекку», которое частично напоминает приключенческий роман, частично — учебник по исламу для начинающих, имело бешеный успех. Наверное, в качестве современного аналога популярности можно привести книги о Гарри Поттере.
Следует отдать ему должное и за то, что он не считал, что традиции и предубеждения, свойственные исламу, точно так же, как и другим религиям, не достойны того уважения, которое западные страны оказывают традициям, связанным с христианством: «И я считаю, что люди Аль-Медины так же мудры, а их предубеждения заслуживают такого же уважения, как и в других местах и странах».
Африканские эскапады
После Ближнего Востока его потянуло в Африку. Следующей целью стал Харэр, город на территории современной Эфиопии, бывший в ту пору центром работорговли. Для европейца он был ничуть не менее опасным, чем исламские святыни. Местные жители считали (вообще-то, не без основания), что их образ жизни исчезнет всего за одно поколение, после того, как на их землю ступит нога белого человека.
В Африке у этого завзятого авантюриста и исследователя не было ни единого шанса выдать себя за местного жителя, поэтому приходилось искать другие пути. Он таки сумел пробраться в Харэр, на сей раз под видом купца из Турции. Затем он, не слишком беспокоясь по поводу потенциальных (и весьма вероятных) дипломатических осложнений, подделал письмо, в котором назвал себя самого полномочным представителем Британской короны, благодаря которому местный эмир разрешил ему остаться на 10 дней.
О, это была еще одна история, от которой сердца респектабельной британской публики трепетали от неожиданной порции адреналина, как наши с вами сердца уходят в пятки при просмотре фильма ужасов. «Я находился под крышей изувера, чей кивок головы означал смерть, среди людей, которые не выносят иностранцев, единственный европеец, которому довелось переступить через этот негостеприимный порог, предсказанное предзнаменование их будущего падения».
Исток Нила
В середине XIX века у всех авантюристов от географии была одна главная цель: исток Нила. Даже древние египтяне вроде бы были не в курсе, и все попытки европейцев добраться до этого почти сакрального места заканчивались ничем, а иногда и смертью в жарких песках, или болотах. Идей было множество: от таинственных заснеженных гор до бьющего из-под скалы природного фонтана, но точно никто и ничего не знал.
Бёртон и его компаньон Джон Спик решили попробовать отыскать таинственный источник другим путем, не путешествуя вверх по течению Нила, а отправившись внутрь континента с восточного побережья Африки. Однако, если они думали, что это будет более легким вариантом, то глубоко ошибались.
Начнем с того, что в этом районе бесчинствовали арабские работорговцы. Кроме того, его населяли многочисленные племена, которые терпеть не могли ни друг друга, ни европейцев. И не забывайте о многочисленных болезнях и паразитах, которых можно было запросто подцепить, продираясь через густые заросли в не менее густых лесах.
У обоих искателей приключений воспалились глаза, причем у Спика до такой степени, что временами он переставал видеть. Бёртона подкосила малярия и временами у него отнимались ноги, так что несколько месяцев он передвигался только на плечах носильщиков. Спик оглох на одно ухо после того, как попытался перочинным ножом выковырять залезшего туда жука. Оба страдали от многочисленных язв, депрессии, бессонницы, приступов лихорадки и бреда.
Трудно сказать, почему они не повернули назад: мухи цеце прикончили вьючных мулов, носильщики сбегали при первой возможности, но упрямые англичане продолжали тащиться вперед, пока, наконец, не оказались на берегах озера Танганьика.
Опять не то
Бёртон и Спик были первыми европейцами, оказавшимися на берегах Танганьики, но это их мало успокоило, потому что оказалось, что никакой реки на север из озера не истекает.
На этом месте дружбе исследователей пришел конец. Бертон, чувствовал себя все хуже, и Спик, бросив товарища на руках носильщиков, отправился к северу, где, можно сказать, совершенно случайно обнаружил еще одно очень большое озеро, которое он патриотично назвал именем королевы.
Он был абсолютно убежден, что отыскал исток Нила, и, как нам теперь прекрасно известно, Белый Нил действительно вытекает из озера Виктория, но доказать этого не мог.
Бертон был вне себя, и бывшие товарищи по возвращении в Англию сцепились не на жизнь, а на смерть. Увы, но дело действительно закончилось смертью Спика, который то ли умер от случайной пули на охоте, то ли покончил с собой. Самой большой неприятностью для Бёртона было то, что Спик умер накануне их запланированных публичных дебатов.
В письме одному из друзей Бертон написал, что: «те, кто относятся ко мне хорошо, скажут, что он [покончил жизнь самоубийством]. Те, кто относятся ко мне плохо — что его застрелил я».
И отчасти — дипломат
После возвращения из Африки Бертон женился на девушке из аристократической католической семьи Изабель Арунделл. Через семь месяцев после свадьбы он получил должность британского консула на острове Фернандо-По (сейчас Биоко), расположенном неподалеку от побережья Африки. Затем его перевели в Бразилию, где ему страшно не понравилось, и, наконец, постаревший искатель приключений получил работу своей мечты: место британского консула в Дамаске.
Но и там он задержался не слишком надолго, потому что в рекордно короткое время сумел обидеть и уважаемых мусульман, и не менее уважаемых христиан, и даже вполне уважаемых евреев. Вне зависимости от религиозной принадлежности, все они возненавидели британского консула, в результате всего через два года Форин-офис был вынужден его отозвать.
Можно сказать, что Бертон, которому уже исполнилось 50, все что мог, уже совершил. Но у него в запасе остался козырный туз, которым он намеревался изрядно смутить викторианскую Британию: эротика и секс.
Взрыв в викторианской спальне
Любой человек, хотя бы поверхностно знакомый с викторианским обществом, наверняка задавался вопросом: как эти люди, прятавшие в чехлы даже ножки роялей, вообще умудрялись рожать детей? Их мораль была совершенно не совместима со здоровой сексуальностью.
Бёртон же к этой стороне человеческого бытия относился с большой любовью и интересом. Для начала он решил устроить современникам небольшой сексуальный ликбез и перевел «Кама-сутру». Перевод сопровождался иллюстрациями, советами по поводу того, какие напитки и какая еда, не говоря уже о всяких растениях и прочих жуках с насекомыми, могут служить афродизиаками, объяснениями, касающимися легкого мазохизма и орального секса. Оригинал был переведен полностью.
Поскольку за нарушение общественной морали в викторианской Британии сажали в тюрьму, Бёртон остался на свободе только потому, что издал свой труд анонимно.
Но и это ему показалось недостаточным: он принялся за перевод «1001 ночи» (или «Арабских ночей» в английском переводе), не выкидывая ни одного пассажа и не смягчая ни одной сексуальной сцены.
«Арабские ночи» как они есть
Первые английские переводы «1001 ночи» были урезаны, обрезаны и выхолощены для того, чтобы не смущать умы ни детей, ни взрослых. Бёртон же вернул все лакомые кусочки на положенные им места, подарив английской публике арабские сказки во всей их неприкрытой и откровенной красе.
К переводу он добавил небольшие эссе по поводу гомосексуальности, порнографии, поделился с публикой своими мыслями о сексуальном воспитании женщин, добавил примечания о лесбиянстве, инцесте и гаремах, и — последний эпатаж: на обложке гордо красовалось его имя.
Пожалуй, самое удивительное, что хотя некоторые британские газеты потрясали кулаками, шипели и плевались, называя труд Бёртона «не просто оскорбительным, но нагло оскорбительным», публикация перевода принесла ему немедленную и ощутимую финансовую прибыль и еще более широкую известность.
Не знаю, рассчитывал ли на это автор, но он явно не собирался останавливаться: «Всю жизнь мне не хватало денег, но в старости я перевел сомнительную книгу и немедленно разбогател на 16 тыс. гиней [эквивалент примерно 2 млн фунтов в современных деньгах]. Теперь, когда я знаю, чего хочет Англия, мы никогда не окажемся без денег», — написал он в письме к жене.
Последнее приключение
Насладиться финансовой свободой Бёртону, однако, не удалось. Его многочисленные и опасные приключения не прошли для его здоровья без следа, и он умер в 1890 году, всего за один день до завершения перевода «Благоухающего сада чувственных наслаждений», своеобразного учебника по сексу и эротике, написанного в XV веке Мухаммадом Ибн Мухаммадом Ан-Нафзави.
Изабель, будучи католичкой, относилась к публикациям своего мужа с предубеждением, опасаясь, что они закроют его душе шанс попасть на небеса. Она скрывала факт его смерти до тех пор, пока приглашенный священник не совершил все положенные ритуалы, после чего сожгла тысячи оставшихся от мужа страниц.
В некрологе, напечатанном в газете Times, было сказано, что Бёртон «был одним из самых замечательных людей своего времени». Поэт Алджернон Чарлз Суинберн как-то сказал, что у него были «лоб бога и челюсть дьявола».
Однако лучшей эпитафией для него могут послужить его же собственные стихи:
«Эй, человек, не плач, не вой, не рви одежду на груди
И солнца нежной теплотой ты насладись, хоть впереди
Ждет смерти ледяной провал, где мы свой хоровод ведем,
И что же? Разве от того наш бал весельем обделен?»
(перевод автора).
Одно можно сказать: Бёртон точно повеселился на славу.
